Неточные совпадения
Узнал Илья Ильич, что нет бед от чудовищ, а какие есть — едва знает, и на каждом шагу все ждет чего-то страшного и боится. И теперь еще, оставшись в
темной комнате или увидя покойника, он трепещет от зловещей, в детстве зароненной в душу
тоски; смеясь над страхами своими поутру, он опять бледнеет вечером.
Первые обыкновенно страдали
тоской по предводительстве, достигнув которого разорялись в прах; вторые держались в стороне от почестей, подстерегали разорявшихся, издалека опутывая их, и, при помощи
темных оборотов, оказывались в конце концов людьми не только состоятельными, но даже богатыми.
Много было интересного в доме, много забавного, но порою меня душила неотразимая
тоска, весь я точно наливался чем-то тяжким и подолгу жил, как в глубокой
темной яме, потеряв зрение, слух и все чувства, слепой и полумертвый…
Или все это роилось бесформенными ощущениями в той глубине
темного мозга, о которой говорил Максим, и где лучи и звуки откладываются одинаково весельем или грустью, радостью или
тоской?..
Три недели как мы не видались. Я глядел на нее с недоумением и страхом. Как переменилась она в три недели! Сердце мое защемило
тоской, когда я разглядел эти впалые бледные щеки, губы, запекшиеся, как в лихорадке, и глаза, сверкавшие из-под длинных,
темных ресниц горячечным огнем и какой-то страстной решимостью.
И все расходились смущенные, подавленные, избегая глядеть друг на друга. Каждый боялся прочесть в чужих глазах свой собственный ужас, свою рабскую, виноватую
тоску, — ужас и
тоску маленьких, злых и грязных животных,
темный разум которых вдруг осветился ярким человеческим сознанием.
Но где-то на краю этого ликующего мира, далеко на горизонте, оставалось
темное, зловещее пятно: там притаился серенький, унылый городишко с тяжелой и скучной службой, с ротными школами, с пьянством в собрании, с тяжестью и противной любовной связью, с
тоской и одиночеством.
В ноябре, когда наступили
темные, безлунные ночи, сердце ее до того переполнилось гнетущей
тоской, что она не могла уже сдержать себя. Она вышла однажды на улицу и пошла по направлению к мельничной плотинке. Речка бурлила и пенилась; шел сильный дождь; сквозь осыпанные мукой стекла окон брезжил тусклый свет; колесо стучало, но помольцы скрылись. Было пустынно, мрачно, безрассветно. Она дошла до середины мостков, переброшенных через плотину, и бросилась головой вперед на понырный мост.
Пока старик бормотал это, они въехали в двадцативерстный волок. Дорога пошла сильно песчаная. Едва вытаскивая ноги, тащили лошаденки, шаг за шагом, тяжелый тарантас. Солнце уже было совсем низко и бросало длинные тени от идущего по сторонам высокого,
темного леса, который впереди открывался какой-то бесконечной декорацией. Калинович, всю дорогу от
тоски и от душевной муки не спавший, начал чувствовать, наконец, дремоту; но голос ямщика все еще продолжал ему слышаться.
Тогда близ нашего селенья,
Как милый цвет уединенья,
Жила Наина. Меж подруг
Она гремела красотою.
Однажды утренней порою
Свои стада на
темный луг
Я гнал, волынку надувая;
Передо мной шумел поток.
Одна, красавица младая
На берегу плела венок.
Меня влекла моя судьбина…
Ах, витязь, то была Наина!
Я к ней — и пламень роковой
За дерзкий взор мне был наградой,
И я любовь узнал душой
С ее небесною отрадой,
С ее мучительной
тоской.
Может быть, это был тоже человек без языка, какой-нибудь бедняга-итальянец, один из тех, что идут сюда целыми стадами из своей благословенной страны, бедные,
темные, как и наши, и с такой же
тоской о покинутой родине, о родной беде, под родным небом…
Был пасмурный, холодный день. Передонов возвращался от Володина.
Тоска томила его. Вершина заманила Передонова к себе в сад. Он покорился опять ее ворожащему зову. Вдвоем прошли в беседку, по мокрым дорожкам, покрытым палыми, истлевающими,
темными листьями. Унылою пахло сыростью в беседке. Из-за голых деревьев виден был дом с закрытыми окнами.
И вдруг снова закружился хоровод чуждых мыслей, непонятных слов. Казалось, что они вьются вокруг неё, как вихрь на перекрёстке, толкают её, не позволяя найти прямой путь к человеку, одиноко, сидевшему в
тёмном углу, и вот она шатается из стороны в сторону, то подходя к нему, то снова удаляясь в туман непонятного и возбуждающего нудную
тоску.
Давно наступили сумерки, она всё еще сидела одна в гостиной; наконец, невыразимое смятение
тоски, страшное сознание, что ум ничего придумать и решить не может, что для него становится всё час от часу
темнее — обратили ее душу к молитве.
Помню, что спускался уже
темный осенний вечер, и Пепко зажег грошовую лампочку под бумажным зеленым абажуром. Наш флигелек стоял на самом берегу Невы, недалеко от Самсониевского моста, и теперь, когда несколько затих дневной шум, с особенной отчетливостью раздавались наводившие
тоску свистки финляндских пароходиков, сновавших по Неве в
темные ночи, как светляки. На меня эти свистки произвели особенно тяжелое впечатление, как дикие вскрики всполошившейся ночной птицы.
А не всем рекам такая слава.
Вот Стугна, худой имея нрав,
Разлилась близ устья величаво,
Все ручьи соседние пожрав.
И закрыла Днепр от Ростислава,
И погиб в пучине Ростислав.
Плачет мать над
темною рекою,
Кличет сына-юношу во мгле,
И цветы поникли, и с
тоскоюПриклонилось дерево к земле».
Кто бы он ни был — всё равно! Он — как дитя, оторванное от груди матери, вино чужбины горько ему и не радует сердца, но отравляет его
тоскою, делает рыхлым, как губка, и, точно губка воду, это сердце, вырванное из груди родины, — жадно поглощает всякое зло, родит
темные чувства.
Чем
темнее становились они пред ним, тем тяжелей было ему дышать от странного чувства, в котором была и
тоска о чём-то, и злорадство, и страх от сознания своего одиночества в этой чёрной, печальной жизни, что крутилась вокруг него бешеным вихрем…
Анна Михайловна вернулась домой довольно спокойной — даже она сама не могла надивиться своему спокойствию. Она хлопотала в магазине, распоряжалась работами, обедала вместе с m-lle Alexandrine, и только к вечеру, когда начало
темнеть, ей стало скучнее. Она вошла в комнату Даши — пусто, вошла к Долинскому — тоже пусто. Присела на его кресле, и невыносимая
тоска, словно как нежнейший друг, так и обняла ее из-за мягкой спинки. В глазах у Анны Михайловны затуманилось и зарябило.
Хорошо бы также найти какие-то совсем особые слова и так сказать их Еремею, чтоб осветилось его
темное лицо и
тоска отпала от сердца, — вот и костер его не греет, снаружи озаряет, а в глубину до сердца не идет.
«Да, никто не знает настоящей правды…» — думал Лаевский, с
тоскою глядя на беспокойное
темное море.
Чуется во всем пора любви, пора
темных желаний, томительных, и
тоски безграничной для тех, кому не с кем делить ни горя, ни радостей.
Но встретил
темный, отяжелевший, из глубочайшей дали устремленный взор и подумал с мгновенною
тоскою: «Откуда он смотрит? Откуда он говорит?» И с глубокой нежностью, как говорят только могиле, сказал...
«Да!.. пленник… ты меня забудешь…
Прости!.. прости же… навсегда;
Прости! Навек!.. Как счастлив будешь,
Ax!.. вспомни обо мне тогда…
Тогда!.. быть может, уж могилой
Желанной скрыта буду я;
Быть может… скажешь ты уныло:
Она любила и меня!..»
И девы бледные ланиты,
Почти потухшие глаза,
Смущенный лик,
тоской убитый,
Не освежит одна слеза!..
И только рвутся вопли муки…
Она берет его за руки
И в поле
темное спешит,
Где чрез утесы путь лежит.
Чтоб я нагнал
темное облако на твое ясное, безмятежное счастие, чтоб я, горько упрекнув, нагнал
тоску на твое сердце, уязвил его тайным угрызением и заставил его тоскливо биться в минуту блаженства, чтоб я измял хоть один из этих нежных цветков, которые ты вплела в свои черные кудри, когда пошла вместе с ним к алтарю…
Темной ночки Елисей
Дождался в
тоске своей.
Только месяц показался,
Он за ним с мольбой погнался.
«Месяц, месяц, мой дружок,
Позолоченный рожок!
Ты встаешь во тьме глубокой,
Круглолицый, светлоокий,
И, обычай твой любя,
Звезды смотрят на тебя.
Аль откажешь мне в ответе?
Не видал ли где на свете
Ты царевны молодой?
Я жених ей». — «Братец мой...
Просто он это сделал от
темной, острой
тоски, которая переполняла его душу.
Спутались в усталой голове сон и явь, понимаю я, что эта встреча — роковой для меня поворот. Стариковы слова о боге, сыне духа народного, беспокоят меня, не могу помириться с ними, не знаю духа иного, кроме живущего во мне. И обыскиваю в памяти моей всех людей, кого знал; ошариваю их, вспоминая речи их: поговорок много, а мыслями бедно. А с другой стороны вижу
тёмную каторгу жизни — неизбывный труд хлеба ради, голодные зимы, безысходную
тоску пустых дней и всякое унижение человека, оплевание его души.
Внезапно, вместе с чувством
тоски и потери дыхания, им овладели тошнота и слабость. Все позеленело в его глазах, потом стало
темнеть и проваливаться в глубокую черную пропасть. В его мозгу резким, высоким звуком — точно там лопнула тонкая струна — кто-то явственно и раздельно крикнул: бу-ме-ранг! Потом все исчезло: и мысль, и сознание, и боль, и
тоска. И это случилось так же просто и быстро, как если бы кто дунул на свечу, горевшую в
темной комнате, и погасил ее…
Он жил недалеко от цирка в меблированных комнатах. Еще на лестнице он услышал запах, который всегда стоял в коридорах, — запах кухни, керосинового чада и мышей. Пробираясь ощупью
темным коридором в свой номер, Арбузов все ждал, что вот-вот наткнется впотьмах на какое-нибудь препятствие, и к этому чувству напряженного ожидания невольно и мучительно примешивалось чувство
тоски, потерянности, страха и сознания своего одиночества.
Когда он приобщается самой
темной и страшной стихии — стихии любви, — тогда его заклинание становится поэмой
тоски и страсти, полновесным золотым вызовом, который он бросает
темной силе в синюю ночь.
В нем слышен голос настоящего чародейства; имена каких-то
темных бесов, призываемых на помощь, изобличают высшее напряжение любовной
тоски: «Во имя сатаны, и судьи его демона, почтенного демона пилатата игемона, встану я, добрый молодец, и пойду я, добрый молодец, ни путем, ни дорогою, заячьим следом, собачьим набегом, и вступлю на злобное место, и посмотрю в чистое поле в западную сторону под сыру-матерую землю…
Заговор матери от
тоски по сыне показывает, что самые
темные люди, наши предки и тот странный народ, который забыт нами, но окружает нас кольцом неразрывным и требует от нас памяти о себе и дел для себя, — также могут выбиться из колеи домашней жизни, буржуазных забот, бабьих причитаний и душной боязни каких-то дрянных серых чертенят.
Это
темное, быстрое, непонятное самому Меркулову ощущение переполняет его душу злобой и
тоской.
Он жил в полусонном состоянии расслабленности и отупения: мысли его пересекали одна другую и вдруг проваливались куда-то в
темную глубину души, где притаилась жадная
тоска и откуда по всем жилам острою отравою растекалась злая горечь.
Ох, и люта же
тоска на бродягу живет! Ночка-то
темная, тайга-то глухая… дождем тебя моет, ветром тебя сушит, и на всем-то, на всем белом свете нет тебе родного угла, ни приюту… Все вот на родину тянешься, а приди на родину, там тебя всякая собака за бродягу знает. А начальства-то много, да начальство-то строго… Долго ли на родине погуляешь — опять тюрьма!
На берегу в темноте виднелись кое-где огни; море плескалось в берег, на небе висели тучи, а на сердце у всех такая же
темная, такая же мрачная нависла
тоска.
Поминутно сиял в его глазах образ женщины, встреча с которою взволновала и потрясла все его существование, который наполнял его сердце таким неудержимым, судорожным восторгом, — столько счастья прихлынуло разом в скудную жизнь его, что мысли его
темнели и дух замирал в
тоске и смятении.
В припадке глубоко волнующей
тоски и какого-то подавленного чувства Ордынов прислонился к стене в самом
темном углу церкви и забылся на мгновение.
Он сидит, охваченный глухой и тяжёлой злобой, которая давит ему грудь, затрудняя дыхание, ноздри его хищно вздрагивают, а губы искривляются, обнажая два ряда крепких и крупных жёлтых зубов. В нём растёт что-то бесформенное и
тёмное, красные, мутные пятна плавают пред его глазами,
тоска и жажда водки сосёт его внутренности. Он знает, что, когда он выпьет, ему будет легче, но пока ещё светло, и ему стыдно идти в кабак в таком оборванном и истерзанном виде по улице, где все знают его, Григория Орлова.
Темнело, в окна комнаты с неба из сизых, рваных туч заглядывала любопытно золотистая луна. Но вскоре по стёклам окон и стене барака зашуршал мелкий частый дождь — предвестник бесконечных, наводящих
тоску дождей осени.
Дедушка воодушевился злобой и
тоской. От этого у него тряслись губы, старческие, тусклые глаза быстро шмыгали в красных рамках ресниц и век, а морщины на
тёмном лице выступили резче.
Вот и больница — желтое, громадное здание, с черными рамами окон, отчего окна походили на
темные угрюмые глаза. Вот и длиный коридор, и запах лекарств, и неопределенное чувство жути и
тоски. Вот и палата и постель Сенисты…
После одной из таких поездок Степан, воротившись со степи, вышел со двора и пошел походить по берегу. В голове у него по обыкновению стоял туман, не было ни одной мысли, а в груди страшная
тоска. Ночь была хорошая, тихая. Тонкие ароматы носились по воздуху и нежно заигрывали с его лицом. Вспомнил Степан деревню, которая
темнела за рекой, перед его глазами. Вспомнил избу, огород, свою лошадь, скамью, на которой он спал с своей Марьей и был так доволен… Ему стало невыразимо больно…
Вы вот настойчиво проповедуете радость жизни и силу духа, а сами живете в
темном мире нервной
тоски и безволия.
И бешеный хохот по всему залу. Очень еще публика любила другую его русскую песню, — про Акулинина мужа. Пел он и чувствительные романсы, — «А из рощи, рощи
темной, песнь любви несется…» Никогда потом ни от чьего пения, даже от пения Фигнера, не переживал я такой поднимающей волны поэзии и светлой
тоски. Хотелось подойти к эстраде и поцеловать блестяще начищенный носок его сапога. Тульская публика тоже была в восторге от Славянского, и билеты на его концерты брались нарасхват.
Невыразимов отошел от форточки и в
тоске зашагал по комнатам. Рев колоколов становился всё сильнее и сильнее. Чтобы слышать его, не было уже надобности стоять у окна. И чем явственнее слышался звон, чем громче стучали экипажи, тем
темнее казались бурые стены и закопченные карнизы, тем сильнее коптила лампа.
В Кремле звонили ко всенощной. Туманная муть стояла в воздухе. Ручейки вяло, будто засыпая, ползли среди грязного льда. И проходили мимо
темные, сумрачные люди. Мне не хотелось возвращаться домой к своей
тоске, но и здесь она была повсюду. Тупо шевелились в голове обрывки мыслей, грудь болела от табаку и все-таки я курил непрерывно; и казалось, легкие насквозь пропитываются той противною коричневою жижею, какая остается от табаку в сильно прокуренных мундштуках.
Хорошенькое лицо ее так грустно, в глазах
темнеет столько
тоски, что, право, неделикатно и жестоко не поделиться с ней ее горем.
От печки жарко.
Темные налеты, мигая, проносятся по раскаленным углям. Синие огоньки колышутся медленнее. Их зловещая, уничтожающая правда — ложь, я это чувствую сердцем, но она глубока, жизненна и серьезна. А мне все нужно начинать сначала, все, чем я жил. У меня, — о, у меня «дума лютая» звучала такой захватывающею, безнадежною
тоскою! Самому было приятно слушать. И теперь мне стыдно за это. И так же стыдно за все мелкие, без корней в душе ответы, которыми я до сих пор жил.